В двенадцатитомной истории Венеции, написанной известным итальянским историком Тентори в XVII веке, есть такие строки: «Благополучие населения Венеции обеспечивается всемирной торговлей и прочностью свайных сооружений города на островах — пермскими карагаями».

Тентори пишет, что город стоит почти на двух миллионах таких свай. В книгах двадцатого столетия количество свай почему–то уменьшилось: «Четыреста тысяч свай из приуральских лиственниц от раннего средневековья до сих пор надежно несут тяжесть дворцов и домов медленно погружающегося в лагуну города».

Нет сомнения в том, что они привезены из пермских земель, иначе зачем бы деревья называли «пермскими карагаями». Ведь сама по себе лиственница и поныне растет в Северной Италии, на отрогах Альп, и поныне из этой лиственницы добывают живицу, которая с незапамятных времен зовется «венецианской смолой». Краевед Лев Баньковский попытался выяснить, почему же в Венецию лиственницу везли за тридевять земель из Приуралья, а не использовали свою альпийскую.

Связал он это с двумя факторами: изменением климата и деятельностью человека: «Во время умеренных потеплений и двух весьма жарких ксеротермических периодов лиственничники, или, как их называют в Сибири, листвяги, были сильно потеснены степями и широколиственными лесами. В Западной Европе вместо некогда сплошных массивов лиственницы остались ее небольшие островки, многие из которых за последние века совсем или почти совсем исчезли в результате строительной деятельности человека. Вот почему уже в эпоху раннего средневековья лиственничные сваи для возведения Венеции пришлось ввозить из Предуралья вокруг всей Европы».

Но каким путем везли деревья? «Вокруг всей Европы» — то есть через Балтийское и Северное моря, обходя Пиренейский полуостров, через Гибралтар в Средиземное море? Неожиданная подсказка нашлась в работе Н. Соколова «Образование Венецианской колониальной империи», изданной в Саратове в 1963 году. В ней, в частности, говорится, что начиная с XI века, Венеция захватывает лидирующее положение на Адриатике, а к XIV веку под ее контролем оказываются важнейшие торгово–стратегические пункты Восточного Средиземноморья. Важную роль в торговле играло Причерноморье.
Среди конечных торговых пунктов венецианцев здесь Соколов называет города Кафу, Солдайю, Тану, Астрахань.

И лишь в конце ХІV века Венеция смогла потеснить генуэзцев в Западном Средиземноморье и проникнуть на северо–западное побережье Европы. Ясно, что возить лиственницу венецианским купцам было куда выгоднее через Черное море, чем вокруг Европы, тем более что смогли они туда попасть далеко не сразу.

Еще одну подсказку дает название лиственницы в Венеции — «пермский карагай». Пермский — понятно, что из Перми, a карагай — так называется лиственница в тюркских языках. Сейчас все сразу встает на свои места. Южным соседом Перми Великой было государство Волжских Булгар. Булгарские купцы, хорошо зная торговую конъюнктуру, покупали в Перми Великой лиственницу, водным путем доставляли ее до Астрахани.

Как вы, наверное, помните, этот город упоминался среди конечных точек венецианских торговцев. И здесь уже под названием «карагай» продавали. Был и другой путь: до города Булгары по Каме, а из него шла сухопутная дорога до Киева, а там и Черное море недалеко.
Если же везти лиственницу из Прикамья «вокруг Европы», то тюркскому названию появиться неоткуда. Торговля шла бы через русский Новгород и какое–нибудь западноевропейское государство. Там же лиственницу называют «ларикс».

Но все же мысленно вернемся примерно так на 1000 лет назад. Даже не будем разбираться, четыреста тысяч или два миллиона стволов лиственницы вывезли из наших лесов венецианские купцы. Масштабы по тем временам при том развитии техники, транспортных средств — гигантские. Добавьте к этому расстояние: где Венеция и где наш край. И эти два миллиона или четыреста тысяч были доставлены в Венецию за каких–то несколько столетий. Это же тысячи и тысячи стволов ежегодно. Где–то здесь, на дальних реках нашего края Глухой Вильве или Колынве, Уролке или Колве, местные жители заготовляли лиственницу особого размера и, наверное, очень недоумевали, зачем, кому нужно столько обычных деревьев, и за них тоже давали дорогой товар, как за пушнину или соль.

Затем все это оказывалось на Каме. Здесь необычный для местных жителей товар брали булгарские купцы…

Но, вероятно, венецианские купцы не ограничивались тем, что им поставляли булгары, они и сами пытались проникнуть в места, где росло «дерево жизни» для их города. А иначе как объяснить, что в Европе первая карта, где было нанесено Верхнее Прикамье, была составлена в 1367 году венецианцами Франциском и Домиником Пицигани. Как бы то ни было, до сего дня остается тайной, как в Венеции узнали почти тысячу лет назад, что именно в наших краях растет такое необходимое для них дерево. Может быть, до них дошли какие–то сведения со времен Римской империи. Когда император Троян в начале II века построил из привозной лиственницы мост через реку Дунай. Остовы моста разрушили с помощью зубила только в 1858 году, через 1150 лет.

Не только Венеция покупала лиственницу в Перми Великой. На протяжении нескольких столетий весь английский флот строился из лиственницы, вывозимой из Архангельского порта. И значительная ее часть была из Прикамья. Но так как покупали ее в Архангельске, называли лиственницу в Англии вначале чаще всего «архангельская». Были, правда, и другие названия: «русская», «сибирская», «уральская». Только почему–то «пермской» не называли.

Еще многие тысячелетия назад степные кочевники и жители цивилизованных государств везли это дерево за тысячи верст. Всегда использовалось оно там, где больше всего заботились о вечности. Из лиственницы строили гробницы, основания для первобытных свайных поселений, опоры для мостов и многое другое. Сегодня, как память о былой славе пермской лиственницы, остались топонимы — названия села и деревни Карагай.

PS. В 1827 году, т.е. спустя 1000-1400 лет, часть свай была обследована. В заключении об их прочности сказано, что сваи из лиственничного леса, на которых основана подводная часть города, как будто окаменели. Дерево сделалось до того твердым, что и топор, и пила его едва берет.