Осколок снаряда порвал струны на скрипке. Осталась только одна, последняя. Запасных струн у музыканта Егорова не было и достать их было негде, потому что дело происходило осенью 1941 года на осажденном острове Эзеле, в Балтийском море, на небольшом его клочке, — где советские воины отбивали непрерывные атаки немцев.
Война застала в Эзеле нескольких советских актеров — мужчин и женщин. Днем мужчины вместе с бойцами рыли окопы и отбивали немецкие атаки, а женщины перевязывали раненых и стирали бойцам белье. Ночью, если не было боя, актеры устраивали концерты и спектакли на маленьких полянах в лесу.
  —  Хорошо, — скажете   вы, — конечно, в темноте   можно слушать пение или музыку, но непонятно, как актеры ухитрялись разыгрывать спектакли в ночном лесу. Что в этом мраке могли увидеть зрители?
Но война и отсутствие света по ночам создали свои традиции и выдумки. Как только начинался спектакль, зрители наводили на актеров узкие лучи карманных электрических фонариков. Лучи эти все время перелетали, как маленькие огненные птицы, с одного лица на другое в зависимости от того, кто из актеров в это время говорил.
На Егорова зрители никогда не наводили лучи фонариков. Всегда он играл в темноте, и единственной точкой света, какую он часто видел перед собой, была большая звезда. Она лежала на краю моря, как забытый маяк.
Струны на скрипке были порваны, и Егоров больше не мог играть. На первом же ночном концерте он сказал об этом невидимым зрителям. Неожиданно из лесной темноты чей-то молодой голос неуверенно ответил:
  —  А Паганини играл и на одной струне…
Паганини! Разве Егоров мог равняться с ним, с великим музыкантом!
Все же он медленно поднял скрипку к плечу. Звезда спокойно горела на краю залива. Свет ее не мерцал, не переливался, как всегда. Егоров заиграл. И неожиданно одна струна запела с такой же силой и нежностью, как могли бы петь все струны.
Тотчас вспыхнули электрические фонарики. Впервые их лучи ударили в лицо Егорова, и он закрыл глаза. Играть было легко, будто сухие, легкие пальцы Паганини водили по изуродованной скрипке.
...В коротком антракте войны, в глухом лесу, где пахло вереском и гарью, звенела и росла мелодия Чайковского, и от ее томительного напева, казалось, разорвется, не выдержит сердце.            
И последняя струна, действительно, не выдержала силы звуков и порвалась. Сразу же свет фонариков перелетел с лица Егорова на скрипку. Скрипка замолчала надолго. И свет фонариков погас. Толпа слушателей только вздохнула.

Я рассказываю подлинный случай. Поэтому напрасно вы будете ждать ловко придуманной развязки. Егорову не на чем было играть, он стал обыкновенным бойцом в обыкновенном отряде. И во время одного ночного боя советский воин отдал свою жизнь за Родину.
Его похоронили в грубой песчаной земле. Накрапывал дождь. Море затянуло туманом...
Скрипку Егорова бойцы положили в футляр, зашили в старое байковое одеяло и передали летчику, улетавшему в Ленинград. Летчик сразу же набрал высоту, чтобы уйти от немецких зениток. Десятки огней вспыхивали за хвостом самолета.
В Ленинграде летчик отнес скрипку к известному дирижеру. Тот взял ее двумя пальцами, взвесил в воздухе и улыбнулся; это была итальянская скрипка, потерявшая вес от старости и многолетнего пения.
         — Я передам ее лучшему скрипачу нашего оркестра,— сказал летчику дирижер.
Где теперь эта скрипка — я не знаю. Но где бы она ни была, она играет прекрасные мелодии, знакомые нам и любимые нами, как каждое слово Пушкина, Шекспира и Генриха Гейне. Она играет мелодии Чайковского, заставляя сердца слушателей дрожать от гордости за гений своей страны, за гений человека. 

 Константин Паустовский

Внесите свой клад в развитие Фонда "Борьба за Жизнь"